Подобное помилование воинствующего безбожника — уникальное явление, и оно вполне заслужено Шопенгауэром. Его формула о религии как двуликом Янусе, имеющем два лица — лицо истины и лицо лжи, причем последнее затемняет первое, подобно бумерангу, возвращается к философии религии самого Шопенгауэра; проповедуемая им этика сострадания и безбожная религия — такой же двуликий Янус, подавляющий как искание объективной истины, так и борьбу за революционное преобразование мира.
Глава XII.
Пророк декаданса
«Я, — писал Шопенгауэр в одной из своих рукописей („Spicilegia“), — шире распахнул завесу истины, чем кто-либо из смертных до меня. Но я хотел бы видеть того, кто мог бы похвалиться более ничтожными современниками, чем те, среди которых я жил». А другая его рукопись («Pandectae») гласит: «Мое время и я не соответствуют друг другу — это ясно». А в «О воле в природе»: «Я могу только находить себе утешение в том, что я человек не своего времени» (5, III, 94). Он уподоблял себя часам, которые показывают время, не соответствующее тому, которое показывают все городские часы и по которым жители города настраивают свои часы.
На ниве классической немецкой философии его пессимистическое брюзжание против интеллектуализма, полиморфный иррационализм, апокалипсический нигилизм, по существу чуждая гуманизму негативная этика безучастного «со-страдания», по его собственному выражению, «катафронантропия» (человеконенавистничество) были зловредными сорняками. И нет ничего удивительного в полном пренебрежении к его философии современных ему передовых мыслителей. На фоне развития диалектической логики его «дьявольская» мировая воля выглядела темным пятном, звучала режущим слух диссонансом.
Сам он чувствовал себя героическим бунтарем, восставшим против «пошлости» наукообразной философии. По его выражению (заимствованному из знаменитого антирелигиозного памфлета позднего средневековья «De tribus impositoribus» — «О трех обманщиках»: Моисее, Иисусе и Магомете), Фихте, Шеллинг и Гегель были «тремя обманщиками», создавшими духовную атмосферу, в которой он был подобен чуждым жителям Земли пришельцам с Луны, его философия «не нашла ни успеха, ни приверженцев, мало того — была совершенно игнорирована, оставлена в тени и, по возможности, задушена» (7, III, 594–596).
Но нужду Шопенгауэр превращал в добродетель. Кто — его век или он — «выиграет процесс перед судом потомства?» — не вызывало у него никаких сомнений. Он был твердо уверен, что «придет поколение, которое будет радостно одобрять каждую мою строчку» (письмо Ф. А. Брокгаузу от 17.V.1843), что творения его предназначены не для настоящего, а для будущего, что настанет день возмездия, наступит время, когда того, кто не знает его мнения по любому вопросу, будут презирать как невежду.
Как мы уже знаем, после поражения революции 1848 г. и торжества реакции в безотрадной философской участи Шопенгауэра сверкнул луч надежды. Если ни Гегель, ни сменивший его Шеллинг никогда даже не упоминали о нем, то теперь оживились безвестные экстравагантные приверженцы, избравшие Шопенгауэра своим кумиром. Его «апостолами» и «евангелистами», как титуловал их сам Шопенгауэр, были почему-то преимущественно юристы (Доргут, Беккер, фон-Досс, Гвиннер) и отдельные заурядные философы-самоучки (Фрауенштедт, Ашер).
По мере того как угасала классическая немецкая философия, оттесняемая реакционной идеологией, «обреченный на смерть профессорами философии человек снова воскрес к их вящему переполоху» (7, III, 596). В полном противоречии со своей философией Шопенгауэр превратился не из «нечто» в «ничто», а как раз наоборот (совсем по Гегелю) — из «ничто» в философское «Нечто».
Позднее его первым влиятельным эпигоном был Эдуард фон Гартман, эклектически разбавивший шопенгауэрианство гегельянскими и шеллингианскими приправами. В его метафизике бессознательного, пессимистических и волюнтаристических разглагольствованиях, в его «само-преодолении» христианства религией будущего доминируют шопенгауэровские мотивы.
Значительное влияние оказала философия Шопенгауэра на молодого Ницше. Его «Шопенгауэр как воспитатель» — непосредственное тому свидетельство. Уже в его ранней работе «Рождение трагедии из духа музыки» (1872 г.) явственно выражено шопенгауэрианское умонастроение. Да и в последующем развитии его философии сохранилась волюнтаристическая доминанта, пессимистическая тенденция, нигилизм, равно как и противопоставление интуитивного созерцания научному познанию. А разве его «По ту сторону добра и зла», «Антихрист», «Сумерки божков» («Gotzendammerung») не гиперболы шопенгауэрианства? [14]
К концу XX в., со вступлением капитализма в русло империализма, внедрение шопенгауэрианских тенденций в буржуазную философию все более возрастает, приобретая разнообразные формы в различных идеалистических течениях. Наступает «шопенгауэровский ренессанс». В новейшее время «знать Шопенгауэра, рассуждать о воле и выдавать себя за пессимиста стало среди образованных людей признаком хорошего тона» (52, 105). В любом учебнике, в каждом курсе новой философии вы найдете теперь если не отдельную главу, то по крайней мере специальный параграф о Шопенгауэре. В своей фундаментальной «Истории новой философии» Куно Фишер уделил Шопенгауэру целый том (600 страниц). «Он стал классиком философии, всячески превозносимым, хотя все еще мало читаемым… И все же он принадлежит не только истории, ибо и по сей день это все еще живой символ подлинной гуманности (!)… Хотя его философское учение и превзойдено его приверженцами», — заключает в 1960 г. свою книгу «А. Шопенгауэр. Сто лет спустя» швейцарский философ Ганс Вольф (там же, 108). Переводы его сочинений изданы на многих (притом не только европейских, но и на арабском, еврейском, японском, корейском) языках [15] . Философская литература о нем необъятна.
30 октября 1911 г. во Франкфурте-на-Майне Паулем Дейсеном было основано международное «Шопенгауэровское общество», а год спустя начал выходить издаваемый этим обществом «Шопенгауэровский ежегодник», публикуемый и поныне. Созываются международные конгрессы этого общества: в 1955 г. — на тему «Шопенгауэр и современность»; в 1960 г. широко отмечалось, как на специальном конгрессе, так и в печати, столетие со дня его смерти, а конгресс 1961 г. был посвящен пятидесятилетию Общества. Темой этого конгресса было: «Шопенгауэр и экзистенциализм». Во главе Шопенгауэровского общества [16] около сорока лет стоит франкфуртский философ Артур Хюбшер, всю свою жизнь и деятельность посвятивший культу личности и творчества своего земляка: архив, музей, биография Шопенгауэра, нескончаемые статьи о нем, переиздания Собрания сочинений, редактирование «Ежегодника», организация конгрессов — его неустанная забота.
Но разностороннее влияние философии Шопенгауэра, равнение на Шопенгауэра посмертно получило широкое распространение далеко за пределами сравнительно узкого круга ортодоксальных его адептов. В сборнике под выразительным заглавием «Kreise urn Schopenhauer» («Вокруг Шопенгауэра») известный неогегельянец Герман Глокнер констатирует, что «самые влиятельные и глубокомысленные личности двух последних десятилетий XIX века не могли уклониться от характерных настроений его (Шопенгауэра) учения» (43, 17). Хюбшер в полном соответствии с действительностью заявляет, что философия Шопенгауэра, утверждающая первоосновой всего сущего «слепую, неразумную, бесцельную волю», после него (речь идет, разумеется, о буржуазной, идеалистической философии. — Б. Б.) «стала развиваться в минорном аккорде в познании смерти и в осознании жизненного страдания и скорби…» (47, XLVIII, 22). Это слова из его статьи «Философия атомного века», написанной двадцать лет спустя после взрыва первой атомной бомбы, якобы доказавшей дальновидность «апокалипсических предвидений» Шопенгауэра и «ставящей под вопрос самую возможность дальнейшего сохранения существования человечества» (47, XLVIII, 11).